Простите пехоте. Булат Окуджава
Песенка о солдатских сапогах
Вы слышите: грохочут сапоги,
и птицы ошалелые летят,
и женщины глядят из-под руки?
Вы поняли, куда они глядят?
Вы слышите: грохочет барабан?
Солдат, прощайся с ней, прощайся с ней.
Уходит взвод в туман-туман-туман.
А прошлое ясней-ясней-ясней.
А где же наше мужество, солдат,
когда мы возвращаемся назад?
Его, наверно, женщины крадут
и, как птенца, за пазуху кладут.
А где же наши женщины, дружок,
когда вступаем мы на свой порог?
Они встречают нас и вводят в дом,
но в нашем доме пахнет воровством.
А мы рукой на прошлое: вранье!
А мы с надеждой в будущее: свет!
А по полям жиреет воронье,
а по пятам война грохочет вслед.
И снова переулком — сапоги,
и птицы ошалелые летят,
и женщины глядят из-под руки.
В затылки наши круглые глядят.
* * *
По какой реке твой корабль плывет
до последних дней из последних сил?
Когда главный час мою жизнь прервет,
вы же спросите: для чего я жил?
Буду я стоять перед тем судом —
голова в огне, а душа в дыму.
Моя родина — мой последний дом,
все грехи твои на себя приму.
Средь стерни и роз, среди войн и слез
все твои грехи на себе я нес.
Может, жизнь моя и была смешна,
но кому-нибудь и она нужна.
Примета
А. Жигулину
Если ворон в вышине,
дело, стало быть, к войне.
Чтобы не было войны,
надо ворона убить.
Чтобы ворона убить,
надо ружья зарядить.
А как станем заряжать,
всем захочется стрелять.
Ну а как стрельба пойдет,
пуля дырочку найдет.
Ей не жалко никого,
ей попасть бы хоть в кого,
хоть в чужого, хоть в свово..
Во, и боле ничего.
Во, и боле ничего.
Во, и боле никого.
Кроме ворона того:
стрельнуть некому в него.
* * *
Сто раз закат краснел, рассвет синел,
сто раз я клял тебя,
песок моздокский,
пока ты жег насквозь мою шинель
и блиндажа жевал сухие доски.
А я жевал такие сухари!
Они хрустели на зубах,
хрустели.
А мы шинели рваные расстелем —
и ну жевать.
Такие сухари!
Их десять лет сушили,
не соврать,
да ты еще их выбелил, песочек.
А мы, бывало,
их в воде размочим —
и ну жевать,
и крошек не собрать.
Сыпь пощедрей, товарищ старшина!
(Пируем — и солдаты и начальство. )
А пули?
Пули были. Били часто.
Да что о них рассказывать —
война.
* * *
А мы с тобой, брат, из пехоты,
А летом лучше, чем зимой.
С войной покончили мы счеты.
Бери шинель — пошли домой.
Война нас гнула и косила.
Пришел конец и ей самой.
Четыре года мать без сына.
Бери шинель — пошли домой.
К золе и пеплу наших улиц
Опять, опять, товарищ мой,
Скворцы пропавшие вернулись.
Бери шинель — пошли домой.
А ты с закрытыми очами
Спишь под фанерною звездой.
Вставай, вставай, однополчанин,
Бери шинель — пошли домой.
Что я скажу твоим домашним,
Как встану я перед вдовой?
Неужто клясться днем вчерашним?
Бери шинель — пошли домой.
Мы все — войны шальные дети,
И генерал, и рядовой
Опять весна на белом свете.
Бери шинель — пошли домой.
Ангелы
Выходят танки из леска,
устало роют снег,
а неотступная тоска
бредет за нами вслед.
Победа нас не обошла,
да крепко обожгла.
Мы на поминках водку пьем,
да ни один не пьян.
Мы пьем напропалую
одну, за ней вторую,
пятую, десятую,
горькую десантную.
Она течет, и хоть бы черт,
ну хоть бы что — ни капельки.
Какой учет, когда течет?
А на закуску — яблоки.
На рынке не развешенные
дрожащею рукой,
подаренные женщиной,
заплаканной такой.
О ком ты тихо плакала?
Все, знать, не обо мне,
пока я топал ангелом
в защитной простыне.
Ждала, быть может, слова,
а я стоял едва,
и я не знал ни слова,
я все забыл слова.
Слова, слова. О чем они?
И не припомнишь всех.
И яблочко моченое
упало прямо в снег.
На белом снегу
лежит оно.
Я к вам забегу
давным-давно,
как еще до войны,
как в той тишине,
когда так нужны
вы не были мне.
Джазисты уходили в ополченье,
цивильного не скинув облаченья.
Тромбонов и чечеток короли
в солдаты необученные шли.
Кларнетов принцы, словно принцы крови,
магистры саксофонов шли,
и, кроме,
шли барабанных палок колдуны
скрипучими подмостками войны.
На смену всем оставленным заботам
единственная зрела впереди,
и скрипачи ложились к пулеметам,
и пулеметы бились на груди.
Но что поделать, что поделать, если
атаки были в моде, а не песни?
Кто мог тогда их мужество учесть,
когда им гибнуть выпадала честь?
Едва затихли первые сраженья,
они рядком лежали. Без движенья.
В костюмах предвоенного шитья,
как будто притворяясь и шутя.
Редели их ряды и убывали.
Их убивали, их позабывали.
И все-таки под музыку Земли
их в поминанье светлое внесли,
когда на пятачке земного шара
под майский марш, торжественный такой,
отбила каблуки, танцуя, пара
за упокой их душ.
За упокой.
1959
До свидания, мальчики
Ах, война, что ж ты сделала, подлая:
стали тихими наши дворы,
наши мальчики головы подняли —
повзрослели они до поры,
на пороге едва помаячили
и ушли, за солдатом — солдат.
До свидания, мальчики!
Мальчики,
постарайтесь вернуться назад.
Нет, не прячьтесь вы, будьте высокими,
не жалейте ни пуль, ни гранат
и себя не щадите,
и все-таки
постарайтесь вернуться назад.
Ах, война, что ж ты, подлая, сделала:
вместо свадеб — разлуки и дым,
наши девочки платьица белые
раздарили сестренкам своим.
Сапоги — ну куда от них денешься?
Да зеленые крылья погон.
Вы наплюйте на сплетников, девочки.
Мы сведем с ними счеты потом.
Пусть болтают, что верить вам не во что,
что идете войной наугад.
До свидания, девочки!
Девочки,
постарайтесь вернуться назад.
* * *
Ехал всадник на коне.
Артиллерия орала.
Танк стрелял. Душа сгорала.
Виселица на гумне.
Иллюстрация к войне.
Я, конечно, не помру:
ты мне раны перевяжешь,
слово ласковое скажешь.
Все затянется к утру.
Иллюстрация к добру.
Мир замешан на крови.
Это наш последний берег.
Может, кто и не поверит —
ниточку не оборви.
Иллюстрация к любви.
Король
В. Федорову
Во дворе, где каждый вечер все играла радиола,
где пары танцевали, пыля,
ребята уважали очень Леньку Королева
и присвоили ему званье короля.
Был король, как король, всемогущ.
И если другу
станет худо и вообще не повезет,
он протянет ему свою царственную руку,
свою верную руку,- и спасет.
Но однажды, когда «мессершмитты», как вороны,
разорвали на рассвете тишину,
наш Король, как король, он кепчонку, как корону —
набекрень, и пошел на войну.
Вновь играет радиола, снова солнце в зените,
да некому оплакать его жизнь,
потому что тот король был один (уж извините),
королевой не успел обзавестись.
Но куда бы я ни шел, пусть какая ни забота
(по делам или так, погулять),
все мне чудится, что вот за ближайшим поворотом
Короля повстречаю опять.
Потому что на войне, хоть и правда стреляют,
не для Леньки сырая земля.
Потому что (виноват), но я Москвы не представляю
без такого, как он, короля.
* * *
Мы приедем туда, приедем,
проедем — зови не зови —
вот по этим каменистым, по этим
осыпающимся дорогам любви.
Там мальчики гуляют, фасоня,
по августу, плавают в нем,
и пахнет песнями и фасолью,
красной солью и красным вином.
Перед чинарою голубою
поет Тинатин в окне,
и моя юность с моей любовью
перемешиваются во мне.
. Худосочные дети с Арбата,
вот мы едем, представь себе,
а арба под нами горбата,
и трава у вола на губе.
Мимо нас мелькают автобусы,
перегаром в лица дыша.
Мы наездились, мы не торопимся,
мы хотим хоть раз не спеша.
После стольких лет перед бездною,
раскачавшись, как на волнах,
вдруг предстанет, как неизбежное,
путешествие на волах.
И по синим горам, пусть не плавное,
будет длиться через мир и войну
путешествие наше самое главное
в ту неведомую страну.
И потом без лишнего слова,
дней последних не торопя,
мы откроем нашу родину снова,
но уже для самих себя.
* * *
Не вели, старшина, чтоб была тишина.
Старшине не все подчиняется.
Эту грустную песню придумала война.
Через час штыковой начинается.
Земля моя, жизнь моя, свет мой в окне.
На горе врагу улыбнусь я в огне.
Я буду улыбаться, черт меня возьми,
в самом пекле рукопашной возни.
Пусть хоть жизнь свою укорачивая,
я пойду напрямик
в пулеметное поколачиванье,
в предсмертный крик.
А если, на шаг всего опередив,
достанет меня пуля какая-нибудь,
сложите мои кулаки на груди
и улыбку мою положите на грудь.
Чтоб видели враги мои и знали бы впредь,
как счастлив я за землю мою умереть!
. А пока в атаку не сигналила медь,
не мешай, старшина, эту песню допеть.
Пусть хоть что судьбой напророчится:
хоть славная смерть,
хоть геройская смерть —
умирать все равно, брат, не хочется.
Источник
Текст песни Булат Окуджава — Вы слышите, грохочут сапоги.
Вы слышите: грохочут сапоги,
и птицы ошалелые летят,
и женщины глядят из-под руки?
Вы поняли, куда они глядят?
Вы слышите: грохочет барабан?
Солдат, прощайся с ней, прощайся с ней.
Уходит взвод в туман-туман-туман.
А прошлое ясней-ясней-ясней.
А где же наше мужество, солдат,
когда мы возвращаемся назад?
Его, наверно, женщины крадут
и, как птенца, за пазуху кладут.
А где же наши женщины, дружок,
когда вступаем мы на свой порог?
Они встречают нас и вводят в дом,
но в нашем доме пахнет воровством.
А мы рукой на прошлое: вранье!
А мы с надеждой в будущее: свет!
А по полям жиреет воронье,
а по пятам война грохочет вслед.
И снова переулком — сапоги,
и птицы ошалелые летят,
и женщины глядят из-под руки.
В затылки наши круглые глядят. Do you hear trampling boots
and the birds fly off like mad
and women stare out of hand ?
You understand what they are staring
You hear the sound of a drum ?
Soldiers say goodbye to her, say goodbye to her .
Platoon out into the fog -fog — fog .
And the past clearer — clearer — clearer .
And where is our courage , soldiers ,
when we come back ?
Its probably steal women
and, as a chick in her bosom lay .
And where are our women, man ,
when you come home at your doorstep ?
They meet us and enter into the house,
but in our house smells theft.
A past is gone : bullshit!
And we look to the future for the light!
And in the fields fattens crow
and the roaring war followed .
Again alley — boots
and the birds fly off like mad
and women stare out of hand .
In the backs of our gaze round .
Источник
Окуджава, вы слышите, грохочут сапоги!
Меня всегда удивляют современные эстрадные представления, шоу. По- моему, так это сейчас называется. Артист на эстраде бьет палочками по барабану, машет руками, и поет.
А публика, меня это пугает. Нет, я не осуждаю. Но боюсь. Не дай Бог , чтобы я попался ей навстречу, на улице.
Что-то похоже — футбольные фанаты!
И я, и мы, в свое время посещали подобные зрелища. Шестидесятые годы. Высоцкий, Окуджава! Зал замер! Муха пролетит. Высоцкого я не очень любил.»Если друг оказался вдруг, и не друг, и не враг, а так. «. Нет, не по душе мне был Высоцкий, грешен! А вот Окуджава!
Писатель Александр Юсупов в своих произведениях утверждает:
«. С войны-то всё больше бессовесные возвращались. Совесливых война в перву очередь проглатывала.
— Почему, дед, проглатывала? – Удивился я.
— Дак, а как ты думал? Совесливому прикажут танк подорвать или в атаку на пулемёт, дак он разве откажется? Знает, што погибнет, но пойдёт. А как жа? Иначе совесть слопает!А я – нет. Не совесливый был. В атаке за чужи спины прятался и в атаку норовил последним встать. Боялся – убьют. «.
Мне кажется, Булат Окуджава, сам хлебнувший горестей войны, свои стихи и песни сочинял и пел вот для таких совестливых. И для тех, чьи отцы погибли на поле брани. Поэтому, на его концертах, и муха пролетит — слышно было.
Позвольте мне привести несколько его песен!
ВЫ СЛЫШИТЕ, ГРОХОЧУТ САПОГИ. из моей молодости.
Вы слышите, грохочет барабан,
Солдат, прощайся с ней, прощайся с ней.
Уходит взвод в туман — в туман — в туман,
А прошлое ясней, ясней, ясней.
А где же наше мужество, солдат,
Когда мы возвращаемся назад?
Его, наверно, женщины крадут,
И, как птенца, за пазуху кладут.
А где же наши женщины, дружок,
Когда вступаем мы на свой порог?
Они встречают нас и вводят в дом,
А в нашем доме пахнет воровством.
А мы рукой на прошлое — вранье!
А мы с надеждой в будущее — свет!
А по полям жиреет воронье,
А по пятам война грохочет вслед.
И снова переулком — сапоги,
И птицы ошалелые летят.
И женщины глядят из-под руки,
В затылки наши круглые глядят.
Девочка плачет: шарик улетел.
Ее утешают, а шарик летит.
Девушка плачет: жениха все нет.
Ее утешают, а шарик летит.
Женщина плачет: муж ушел к другой.
Ее утешают, а шарик летит.
Плачет старушка: мало пожила.
А шарик вернулся, а он голубой.
Булат Окуджава.
Избранное. Стихотворения.
«Московский Рабочий», 1989.
БУЛАТ ОКУДЖАВА, ПО СТАРОЙ СМОЛЕНСКОЙ ДОРОГЕ. Чудесная песня. Но. как-то ее больше пели. на радио. Но, такая чудесная песня!
По Смоленской дороге — леса, леса, леса.
По Смоленской дороге столбы, столбы, столбы.
Над дорогой Смоленскою, как твои глаза
Две вечерних звезды голубых моей судьбы.
Над дорогой Смоленскою, как твои глаза
Две вечерних звезды голубых моей судьбы.
По Смоленской дороге метель, в лицо в лицо.
Все нас из дому гонят дела, дела, дела.
Может, будь понадежнее рук твоих кольцо
Покороче б, наверно, дорога мне легла.
Может, будь понадежнее рук твоих кольцо
Покороче б, наверно, дорога мне легла.
По Смоленской дороге — леса, леса, леса.
По Смоленской дороге столбы гудят, гудят.
На дорогу Смоленскую, как твои глаза,
Две холодных звезды голубых глядят, глядят.
На дорогу Смоленскую, как твои глаза,
Две холодных звезды голубых глядят, глядят.
МНЕ НУЖНО НА КОГО — НИБУДЬ МОЛИТЬСЯ. Мне все кажется, дети мои любили эту песню.
Мне нужно на кого-нибудь молиться.
Подумайте, простому муравью
Вдруг захотелось в ноженьки валиться,
Поверить в очарованность свою!
И муравья тогда покой покинул,
Все показалось будничным ему,
И муравей создал себе богиню
По образу и духу своему.
Все позабыв — и радости и муки,
Он двери распахнул в свое жилье
И целовал обветренные руки
И старенькие туфельки ее.
И тени их качались на пороге.
Безмолвный разговор они вели,
Красивые и мудрые, как боги,
И грустные, как жители земли.
Булат Окуджава — стихи
ПРОЩАНИЕ С НОВОГОДНЕЙ ЕЛКОЙ. Как-то выпала эта песня из моей души. Я ее сейчас не спою, — на память!
Синяя крона, малиновый ствол,
звяканье шишек зеленых.
Где-то по комнатам ветер прошел:
там поздравляли влюбленных.
Где-то он старые струны задел —
тянется их перекличка.
Вот и январь накатил-налетел,
бешеный как электричка.
Мы в пух и прах наряжали тебя,
мы тебе верно служили.
Громко в картонные трубы трубя,
словно на подвиг спешили.
Даже поверилось где-то на миг
(знать, в простодушьи сердечном):
женщины той очарованный лик
слит с твоим празднеством вечным.
В миг расставания, в час платежа,
в день увяданья недели
чем это стала ты нехороша?
Что они все, одурели?!
И утонченные как соловьи,
гордые, как гренадеры,
что же надежные руки свои
прячут твои кавалеры?
Нет бы собраться им — время унять,
нет бы им всем — расстараться.
Но начинают колеса стучать:
как тяжело расставаться!
Но начинается вновь суета.
Время по-своему судит.
И в суете тебя сняли с креста,
и воскресенья не будет.
Ель моя, Ель — уходящий олень,
зря ты, наверно, старалась:
женщины той осторожная тень
в хвое твоей затерялась!
Ель моя, Ель, словно Спас-на-крови,
твой силуэт отдаленный,
будто бы след удивленной любви,
вспыхнувшей, неутоленной.
Наверно, все-таки — это песня, которую я чаще других напеваю. Вот такой я хороший.
Один солдат на свете жил,
красивый и отважный,
но он игрушкой детской был:
ведь был солдат бумажный.
Он переделать мир хотел,
чтоб был счастливым каждый,
а сам на ниточке висел:
ведь был солдат бумажный.
Он был бы рад — в огонь и в дым,
за вас погибнуть дважды,
но потешались вы над ним:
ведь был солдат бумажный.
Не доверяли вы ему
своих секретов важных,
а почему?
А потому,
что был солдат бумажный.
А он судьбу свою кляня
Не тихой жизни жаждал.
И все просил: огня, огня.
Забыв, что он бумажный.
В огонь? Ну что ж, иди! Идешь?
И он шагнул однажды,
и там сгорел он ни за грош:
ведь был солдат бумажный.
МОЛИТВА. Эта песня помнится мне — в исполнении Окуджавы. Глуховатый, немного скрипучий голос. Скрипучий, — просто — очень особенный голос! ГОЛОС ОКУДЖАВЫ!
Пока Земля еще вертится, пока еще ярок свет,
Господи, дай же ты каждому, чего у него нет:
мудрому дай голову, трусливому дай коня,
дай счастливому денег. И не забудь про меня.
Пока Земля еще вертится, Господи, — твоя власть! —
дай рвущемуся к власти навластвоваться всласть,
дай передышку щедрому хоть до исхода дня.
Каину дай раскаянье. И не забудь про меня.
Я знаю: ты все умеешь, я верую в мудрость твою,
как верит солдат убитый, что он проживает в раю,
как верит каждое ухо тихим речам твоим,
как веруем и мы сами, не ведая, что творим!
Господи, мой Боже, зеленоглазый мой!
Пока Земля еще вертится, и это ей странно самой,
пока ей еще хватает времени и огня.
дай же ты всем понемногу. И не забудь про меня.
ДО СВИДАНЬЯ, МАЛЬЧИКИ. Мне кажется ЛУЧШАЯ ПЕСНЯ. ДЛЯ ТЕХ, кто пережил войну. Хотя. к войне нельзя.
Ах, война, что ж ты сделала, подлая,
Стали тихими наши дворы,
Наши мальчики головы подняли,
Повзрослели они до поры.
На пороге едва помаячили
И ушли за солдатом солдат,
До свидания, мальчики, мальчики,
Постарайтесь вернуться назад.
Нет, не прячьтесь вы, будьте высокими,
Не жалейте ни пуль, ни гранат,
И себя не щадите вы и всё-таки
Постарайтесь вернуться назад.
Ах, война, что ж ты, подлая, сделала,
Вместо свадеб разлуки и дым,
Наши девочки платьица белые
Раздарили сестрёнкам своим.
Сапоги, ну куда от них денешься,
Да зелёные крылья погон,
Вы наплюйте на сплетников, девочки,
Мы сведём с ними счёты потом.
Пусть болтают, что верить вам не во что,
Что идёте войной наугад,
До свидания, девочки, девочки,
Постарайтесь вернуться назад.
До свидания, девочки, девочки,
Постарайтесь вернуться назад.
А вот эту песню напомнила мне Галина Алинина, с ПрозыРу. Не мне одному страдать воспоминаниями, когда «муха пролетит!».
ОПУСТИТЕ, ПОЖАЛУЙСТА, СИНИЕ ШТОры. Пожалуй, для меня — это последняя песня Окуджавы. Другие — уже для следующего поколения!
Опустите, пожалуйста, синие шторы.
Медсестра, всяких снадобий мне не готовь.
Вот стоят у постели моей кредиторы
Молчаливые: Вера, Надежда, Любовь.
Раскошелиться б сыну недолгого века,
да пусты кошельки упадают с руки…
Не грусти, не печалуйся, о моя Вера, —
Остаются еще у тебя должники!
И еще я скажу и бессильно и нежно,
две руки виновато губами ловя:
— Не грусти, не печалуйся, матерь Надежда, —
есть еще на земле у тебя сыновья!
Протяну я Любови ладони пустые,
покаянный услышу я голос ее:
— Не грусти, не печалуйся, память не стынет,
я себя раздарила во имя твое.
Но какие бы руки тебя ни ласкали,
как бы пламень тебя ни сжигал неземной,
в троекратном размере болтливость людская
за тебя расплатилась… Ты чист предо мной!
Чистый-чистый живу я в наплывах рассветных,
перед самым рождением нового дня…
Три сестры, три жены, три сестры милосердных
открывают бессрочный кредит для меня.
***
Эта женщина! Увижу и немею.
Потому-то, понимаешь, не гляжу.
Ни кукушкам, ни ромашкам я не верю
и к цыганкам, понимаешь, не хожу.
Набормочут: «Не люби ее такую!»
Напророчат: «До рассвета заживёт!»
Наколдуют, нагадают, накукуют…
А она на нашей улице живёт!
Источник